«Как Вы выдержали все это? И — нужен ли психологу психолог?» Два вопроса, и слышу я их все чаще в последние годы. И третий вопрос, но его задаю себе сам: «Что сделала со мной моя профессия?»
Через час — тренировка. Но я не готов к ней, не готов к встрече с людьми. Нет сегодня внутри меня того, что всегда было, а лет двадцать назад просто переполняло мое существо. И не улыбнуться.
Ложусь, закрываю глаза. Говорю себе: «Улыбайся! Ты — счастливый человек! Ты занимаешься любимым делом! Ну, улыбнись!» Пробую раздвинуть губы в улыбке — не получается. Командую себе: «Все же хорошо! И в команде и дома все хорошо! Улыбайся!» — не получается.
Меняю форму обращения к себе, уговариваю: «Ну что ты, на самом деле? Надо всего лишь изменить свое сиюминутное настроение, а эта задача тебе так хорошо знакома, и решал ты ее практически всегда, правда, когда это касалось других, но, значит и с собой надо делать то же самое; и так, попробуй хотя бы это — умело напомни себе о своих победах, о лучших днях».
И, кажется, улыбаюсь, но скверной улыбкой, не той. Какие прошлые победы? Сейчас они как полузабытые сны, далеко. Нет, не помочь себе сегодня. А кто же поможет... психологу? И как?
Открываю глаза (сеанс окончен), смотрю на часы — есть еще время. Просто лежу. Пускаю мысли на самотек и таким образом пытаюсь увести себя от нерешенной проблемы. Вспоминаю сочинённое последней ночью. Метод, которому я дал такое название: «опережающее сопереживание». Суть его в следующем: ты идешь к человеку, которому плохо, и идешь... за помощью! Идти нелегко и, прежде всего, — потому, что сам твой приход — уже акт соболезнования, в чем честолюбивый спортсмен не нуждается. Но идти к человеку в такую минуту психолог обязан! И как бы он ни встретил тебя (жестко, сурово, озлобленно), ты не видишь этого (а как это нелегко!) и сразу (именно — сразу!) доверительно и с надеждой в голосе произносишь совсем не то, чего ждет он, а — например: «Сережа, мне надо с тобой посоветоваться».
Всегда видел в ответ удивление в глазах человека, думающего в такую минуту о чем угодно, но только не о том, что сам он может кому-то другому помочь.
В такой целенаправленной психотерапевтической беседе задача — пойти дальше «совета», продлить разговор, против чего пациент (назовем его так) обычно не возражает, перейти затем от «совета» к изложению не его, а своей проблемы, если надо — придумать ее (!), и может быть, поныть, пожаловаться на случившееся» и на судьбу, и таким образом попасть на одну душевную волну с пациентом, а теперь и твоим психологом одновременно (!).
Опыт показал — метод обеспечивал стопроцентное попадание, решал задачу. Человек успокаивался, приходил в себя, преображался на глазах! Сопереживание было действительно опережающим!
Так что же, и в мою дверь кто-то должен постучаться сейчас, войти и сделать вид, что ему сегодня не лучше, чем мне? К психологу должен прийти психолог?..
Но жду ли я его, хочу ли чьей-то помощи? Пожалуй — нет! Хотелось бы решить эту личную проблему, как и раньше, самому. И потому — те же раздумья. Да, все труднее становится работать и — тот же вопрос: «Почему?»
Вероятно, что-то изменяется во мне, в моей личности или в личности тех, с кем я, говоря специальным языком, «взаимодействую», пытаюсь взаимодействовать, найти нить, связывающую нас, сделать все, чтобы стала она прочной, и всегда помогать (!), желательно во всем — и в его деле, и в личной жизни, и в здоровье, и в вечной борьбе с самим собой: с наследственностью, слабостями, с памятью об уже накопившихся грехах.
А насколько было бы легче, если бы удалось установить, доказать, что дело не во мне (я — тот же!), и успокоить себя наконец — мол, причина в ином: спортсмен сегодня стал другим и потому (только поэтому!) все стало труднее, чем было вчера, и тем более — двадцать лет назад.
«0н» на самом деле стал другим — наш спортсмен, боец, гладиатор, иногда — когда выступает больным (а это сплошь и рядом) — камикадзе.
Я уже встал, открываю дверь, выхожу. И представляю их лица, тех, кому обязательно должен улыбнуться через пять минут. Вижу отличающее их (практически всех) от героев прежних (моих) поколений. Прежде всего — все чисто внешнее: более гордо поднятые головы, сильный и настороженный (всегда настороженный!) взгляд, и если всмотреться в эти глаза (хватило бы только силы глубже всмотреться!), то понадобится какое-то время, чтобы потом прийти в себя от воздействия сильнейшей энергии, исходящей от странного сочетания достоинства и жестокости, что отличает обычно немало проживших и настрадавшихся людей. А в целостном образе — недоступность...
Так выглядит ширма, неприступной крепостью оберегающая внутренний мир спортсмена от постороннего взгляда. Но если «он» поверит, подпустит, признает, ты все будешь знать о нем, и практически ежедневно убеждаться в том же — как трудно человеку наедине с собой, и по-прежнему на вес золота твое точное и доброе слово и его нужда в исповеди.
Но и здесь есть место новому, чего я не замечал у «тех» чемпионов. «Эти» очень хорошо понимают ту цену, что уже уплачена ими за добытое каторжным трудом сегодня. А также понимают, что впереди — то же самое — платить еще, платить всегда, платить и платить! «3а все уплачено!» — читаю я в их глазах.
Взгляд любимого спортсмена! Мы вдвоем — и нет никакой ширмы, и порой, особенно перед решающим боем, мне безумно жаль его, до слез. «В ваших книгах, — написала мне незнакомая читательница, — есть главное — боль за человека». Может быть, но это «они» воспитали во мне это качество.
Листаю дневники прежних лет. Был момент — я уходил из спорта. Но однажды встретил ту, кого опекал многого лет назад, и она уговорила меня зайти на ее тренировку. Цитирую без единой правки.
«Какое счастье видеть своего ученика мастером! Настоящего тренера, лидера отличаешь сразу — она видела всех! Он нее шла энергия, и ею она гипнотизировала, подчиняла. А временами вспоминала обо мне, на несколько секунд подходила ближе — для двух—трех фраз, извинялась и возвращалась на свое место, ближе к ним.
- Видите, они совсем другие, но в одном — те же: по-прежнему ждут, когда на них будут орать, ждут палки. А если не кричишь, то сразу кончается концентрация. И не только в спорте, и в театре орут.
- Это типичная картина в работе диктатора, — ответил я, — криком диктатор требует концентрации, а концентрацию надо воспитывать как свойство личности.
- Это ... как? — спросила она, буквально впившись в меня взглядом.
- Ты крикнула, и ученик сконцентрировался на минуту, на упражнение. Но это его временное состояние. Только состояние, понимаешь? А надо, чтобы он всегда был сконцентрирован — и в зале и вне зала. Как личность! И кричать на него не надо будет.
- Она слушала, плотно сжав губы. Потом вспомнила, что они ждут ее (ее крика!), сказала:
- Потом продолжим, хорошо? Это важно хорошо обсудить.
Я смотрел на нее и видел другого человека. Она тихо (!), но с прежней волей в лице повторила:
- Я жду тишины и внимания.
И они затихли, и улыбки ушли с их лиц. И она продолжила:
- А теперь договоримся. До конца тренировки я больше ни разу не повышу голос, но вы, тем не менее, сохраните концентрацию до конца. Договорились?
Они молчали. Они были сконцентрированы!
А она, не отрывая от них глаз, двигалась спиной вперед, ко мне. И тихо сказала:
- Посмотрите вон на ту девочку, а потом обсудим.
- II ушла от меня. И я услышал:
- Все отдыхаем и смотрим на Лену. Лена, повтори начало... Смелее иди вперед! Грудью! Гордо иди!
- Хорошо сказала: "Гордо иди", — услышала она от меня через пять минут.
- Видите, какая она прямая, но выглядит согнутой. Согнута своей забитостью. Боится выпрямиться. Из простой семьи, папа — маляр. Не может гордо! Это гимнастика. Здесь сразу все видно: семья, наследственность.
И снова ушла.
А я осмотрел зал (давно я не был в зале) и вдыхал родной воздух. И чувствовал, что оживаю. И завидовал тренеру. В зале провел я одиннадцать лет как спортсмен, и десять — как тренер. Судьба увела...
Она вновь была рядом. Девочки выполняли заключительный комплекс упражнений, и давался он им тяжело.
- Все-таки, — сказала она, — никто так не работает, как спортсмен. Муж приходит иногда сюда после репетиций своего балета, смотрит и говорит: "Вы что, с ума сошли: три часа утром и три часа вечером!"
- И всегда с полной отдачей, — сказал я.
- В том-то и дело.

* * *

Опасная вещь — личный дневник, не могу оторваться. Еще — страницы из того периода моей жизни, вне спорта. И попытка найти тот ненайденный пока ответ.
«А может быть, дело в другом, не столько — в "них", а в том, что связано со мной?» — спрашиваю я себя.
В мой врачебный кабинет стремительно вошли двое мужчин.
- Нам нужен доктор Загайнов.
- Слушаю вас.
- Умирает ваш пациент Нодари. Не выходит из приступа. Верит только в Вас. Ехать далеко.
- Я готов.
Мы едем в Сванетию. Мотор надрывается, и машина нехотя взбирается все выше, к самым снежным вершинам.
Вспоминаю своего пациента. Неизлечимая эпилепсия. Но, как и всем другим, я сказал ему:
- Я помогу Вам. — И приступы отступили. Не мучили его так часто, как раньше. А если случались, то после выхода из приступа родные привозили его ко мне, и после серии сеансов он опять два—три месяца жил спокойно. Едем в тишине. Я думаю о нем. Вижу его лицо с такой доброй улыбкой. Представляю, как войду в палату, и, надеюсь, он улыбнется, и я снова включу в работу всю свою волю, и мы... победим!
Почему же он не выходит из приступа?
Когда это случилось? — спрашиваю своих попутчиков.
- Две недели назад.
- Две недели?! И с тех пор не приходит в сознание? А что делают врачи?
- Делают уколы. Нам ничего не говорят,
- Вы сказали им, что едете за мной?
- Да.
- И что они сказали?
- Сказали: «Хорошо».
И снова тишина. Только рычание мотора. Но этот шум не мешает мне, не мешает «собраться». Знаю, что только в таком состоянии можно будет что-то сделать. Потребуется сверхусилие, не меньше.
Наконец — больница. Мы быстро входим в старое полуразбитое здание и далее — в коридор. У входа в одну из палат многолюдно, и я направляюсь туда. В жизни, в отличие от спорта, людей больше там, где дела плохи.
Тяжелая минута — глаза родных. Они расступаются и смотрят на меня. И я задерживаю шаг, чтобы успеть ответить им взглядом и слегка кивнуть в знак приветствия, молча.
Но это — секунда, не более. Продлись это время — и пришлось бы что-то сказать, быть может — пообещать, обнадежить. Нельзя.
Глаза его закрыты — это первое, что я вижу. И перевожу взгляд на других. Тихо приветствую их и спрашиваю:
- Кто?
- Брат.
- Кто?
- Жена.
Замученные лица и в глазах столько мольбы.
Я начинаю. Склоняюсь все ниже, глажу лицо и шепчу:
- Нодар, Нодар. — И вот он открывает глаза, слышу за спиной радостный вздох.
- Нодар, дорогой мой, ты узнаешь меня? - Он всматривается в меня и качает головой. А губы шепчут:
- Нет.
- Ну как же? — прошу я, — Это твой Максимович. Помнишь, ты приезжал ко м]не. Он силится понять или вспомнить и снова качает головой
- Оставьте нас, — говорю я и слышу за шаги и звук закрываемой двери. И говорю
- Нодар, я помогу тебе! Подожди немного. Все будет хорошо!
Он еще несколько секунд всматривается, даже поднимает голову, но не выдерживает, на подушку и глаза закрываются.
Я снова глажу его по щеке, слегка даже шлёпаю ладонью, но он не слышит меня.
Начинаю работать. Смотрю на его тело, пытаюсь соединиться с ним, войти внутрь организма и дать недостающую ему сейчас силу.
Твой пациент! Еще одна связка слов. Святых! Это означает, что этот человек включил тебя однажды в свой "личный список", — тех, кто всегда поможет, даже в самую страшную минуту. Эта минута наступила. Даю энергию еще и еще! Добавить энергии — и оживить! Хотя бы на время оживить, и человек поверит, что ему может быть лучше, а значит — он может выздороветь! Вот эту мысль вложить в сферу мышления человека, - и чудо может случиться! Так устроен человек. Сколько было случаев, когда пассивные доселе лейкоциты под воздействием сильного чувства или радостной мысли вдруг оживали и набрасывались на раковые клетки, уничтожая их. И люди выздоравливали!
На лбу моего пациента выступил пот. Я так рад этому! Сейчас это означает одно — меняется его состояние, увеличивается количество энергии в его организме. Процесс идет, и это — победа! Пока маленькая, но победа. Хотя пот на лбу ничего не скажет его родным, не порадует их.
А я продолжаю работать. Передо мной неподвижное тело. Своим взглядом охватываю его все — от макушки до пальцев ног, — мысленно накрываю его одеялом своего биополя и представляю, как моя энергия впитывается в его тело, в каждую клеточку.
Мой пациент засыпает. Не отключается, а именно засыпает. Лицо порозовело, рот слегка открылся, и дыхание стало хорошо слышным и глубоким.
Теперь я могу присесть и сразу нахожу его пульс. Ровные удары сердца радуют меня, и я долго слушаю их.
- Приезжайте за мной, если будет лучше, — говорю, прощаясь. И киваю всем, обступившим машину. Они все здесь и опять — их глаза.
Но никто не приехал больше оттуда. И еще долго будет тлеть, дотлевать твоя надежда. Каждый день ждешь — стука в дверь, телефонного звонка, телеграммы. Но нет ничего. И так же долго ты будешь носить какую-то тяжесть в горле, и неспособность кому бы то ни было улыбнуться. И спасение в одном — в том, что знаешь: скорбное состояние есть состояние спасительное. Хорошо, что я знаю это.

* * *

Так нужен ли психологу психолог? И, пожалуй, впервые я не спешу произнести: "Нет". А ранее всегда развивал эту мысль так: «Настоящий психолог справляется со своими проблемами сам, демонстрируя и в этом личный пример».
Но не слишком ли долго на этот раз я ищу ответ на личный вопрос к самому себе: "Что сделала со мной моя профессия?"
Так может быть, дело именно в этом — в пережитом, в сумме пережитого? Когда за человека становится больно всегда...
Все чаще оглядываюсь назад, в шестидесятые годы, но не с целью подведения неких итогов (хотя, быть может, пора), а с назойливым желанием — получить ответ на один вопрос (почему-то не дает он мне покоя): где все те мои друзья и коллеги, кого настойчиво звали тогда в спортивные команды, и мы действительно были нужны, хорошо работали, конкурировали, на конференциях и в переполненных аудиториях блистали в сообщениях и спорах и в неполные 30 лет ходили как мэтры по коридорам спортивных ВУЗ'ов в окружении учеников?
«Почему все не так, вроде все как всегда...», — пел любимый в спортивных командах Владимир Семенович Высоцкий.
«Да, все не так, — соглашаюсь я, — ни одного психолога не было в российской делегации на Олимпиаде в Атланте». Хотя все как всегда: практически те же, пусть повзрослевшие и постаревшие тренеры, те же сотни и тысячи спортсменов, мечтающих о психологической помощи, но, как и тренеры, не ждущие ее от профессиональных психологов.
Почему? Что случилось за 30—40 последних лет?..
Одна из лекций моего авторского курса целиком посвящена этой проблеме. С помощью студентов я пытаюсь отыскать единственно верный ответ. В лекции ответа три, и до недавнего времени я искренне считал их самодостаточными в контексте поставленной проблемы.
Во-первых, утверждал я, виноваты мы, поскольку плохо работаем, не оставляем след ни в памяти, ни в душе человека, не рождаем у него потребности продолжать с нами профессиональную дружбу.
Во-вторых, виноваты авторы огромного числа книг по психологии, написанных на полупонятном языке, далеких от практических вопросов жизни. Еще более виноваты авторы традиционных учебников по психологии, доказывающие всему научному миру, что психология сегодня не имеет права именоваться наукой.
И — в-третьих — виноваты не мы, а время, породившее все виды * околопсихологов» (экстрасенсов, колдунов и прочих), которые за последние годы перебывали в спортивных командах и дискредитировали саму идею, саму возможность оказания психологической помощи человеку без стимуляторов, гаданий, разного рода плацебо и прочих фокусов.
И вот, совсем недавно, начав работу над курсом своих лекций, в частности, в процессе анализа непосредственной деятельности практического психолога, когда я формулировал одну за другой ее специфические особенности, и не было им конца, в секунду меня осенила догадка-открытие (на 3-м году моей работы в большом спорте!). Я даже встал из-за стола и отошел от рукописи.
«Боже мой, — сказал я себе, — какая же тяжелая эта работа, как мучительно даются победы, (их я вспомнил в этот миг), и как убивают поражения (и усилий не нужно, чтобы их вспомнить)!»
И спросил себя: «Как ты выдержал все это?»
А потом «появились» в моем кабинете все те, о ком давно не слышал и с кем не встречался много-много лет. И чувство вины пронзило меня: ведь я осуждал их за уход в тень, за отказ мне в поддержке, за молчание.
Вот почему их нет рядом, в бою за признание психологии и практических психологов — они не выдержали всех этих специфических особенностей нашей работы' Это было печальное открытие, не оставившее камня на камне от моих сложившихся за эти годы незыблемых установок.
И уже ближайшую лекцию на факультете психологии я начал словами:
- Я хочу предупредить вас: вы выбрали самую трудную профессию из всех существующих па Земле. Пока поверьте мне на слово, а потом, в процессе нашей совместной работы, я постараюсь представить достаточное число аргументов для доказательства своей правоты.
Она — профессия практического психолога — потому и трудная, что никто из вас сегодня не может сказать, что ждет его в итоге и чего будет больше в конце пути — побед, прекрасных, согревающих душу воспоминаний, настоящих друзей во всех частях мира, или заслуженных и незаслуженных поражений, ошибок, раскаянии в грехах, которых не забыть и за которые всегда будет мучительно стыдно, разочарований не только в себе, но и в людях и многого другого.
Итак, в конце пути вы увидите две чаши весов. И если тяжелее будет первая (а там — все ваши победы), то вы получите право сказать себе: «я не зря выбрал этот путь, эту судьбу!»
Но вдруг случится иное, и вторая чаша перевесит, и горечь воспоминаний будет настолько больше, что все ваши победы покажутся вам приснившимися, не компенсирующими все вами отданное, пожертвованное.
...Что тогда? Кого винить в случившемся? Себя? Судьбу? Или тех, кто не предупредил вас в свое время об опасности?
Вот я и хочу предупредить вас об опасности этой профессии, которой я посвятил свою жизнь.
Признаюсь, обе мои чаши полны до краев. Было много побед, но было немало и горестных минут, часов, дней и даже лет.
Уже несколько лет мы не здороваемся с Гарри Каспаровым, хотя были близки в свое время, и он не скрывал,. что я очень помог ому в один кульминационный момент его первого победного матча с Карповым. Но потом под влиянием своей мамы он отошел от меня, и несколько лет мы не общались вообще. И потому, когда Анатолий Евгеньевич Карпов позвонил мне в тяжелый момент матча с Каспаровым и спросил: «Вы не могли бы приехать помочь мне?» — я не смог ему отказать
После того матча Каспаров дал интервью, в котором на вопрос: «Как вы прореагировали па приезд к Карпову психолога Загайнова?» — ответил: «Пусть это будет фактом его биографии».
-И если ему будет трудно, я знаю, он никогда не обратится ко мне.
И это лишь один эпизод на моем пути длиной в тридцать лет.
Всегда, когда молодой человек приходит ко мне за советом — идти ли ему в психологи, я вспоминаю Исаака Бабеля, принесшего свой первый рассказ Алексею Максимовичу Горькому, который сказал ему:
— Дорога, на которую вы вступаете, усыпана гвоздями преимущественно крупного формата. Так что крови утечет много. — И сегодня я с абсолютной уверенностью повторяю эти слова для вас: Крови утечет много!


* * *

Итак, вторая чаша весов; здесь речь о ней. Содержимое ее — те специфические особенности деятельности практического психолога, которые отличают и усложняют не только саму деятельность, но и жизнь психолога, влияют — иногда решающим образом — на развитие его личности, а со временем переживаются им как проклятья его профессии.
Вот они — десятки специфических особенностей, определение каждой выписано на отдельном листе, и все они разложены перед моими глазами как пасьянс. Я выбираю! Выбираю ту, которая чаще, чем все другие, доказывала мне свою жизнестойкость и неизбежность и более других заслуживает названия «самой проклятой» и права быть поставленной на первое место.


Сопереживание

Мы, психологи, нужны только в том случае, если человек видит (и чувствует) в нас способность к искреннему сопереживанию. Человеку, особенно в кризисных ситуациях его жизни и деятельности, прежде всего нужно сопереживание, а уже затем — любые другие воздействия, приемы, методы. В сопереживании человек находит психологическую поддержку, любовь, нужность другим.
Повторюсь, сопереживание психолога обязательно должно быть абсолютно искренним, актерски сыграть сопереживание невозможно. Причем сопереживать психолог должен всему — и радости победы, и горечи поражения, и депрессии, и всему остальному. Всю жизнь опекаемого им человека психолог «пропускает» через себя, через свое сердце — только это позволит ему завоевать полное доверие и ответное чувство, только это может быть предпосылкой большого и длительного успеха в значимой (такой как большой спорт) деятельности.
Вероятно, способность к сопереживанию можно считать одним из ведущих слагаемых таланта практического психолога.
Экс-чемпион мира по шахматам Борис Васильевич Спасский, будучи свидетелем работы автора с гроссмейстером Корчным в матче против Карпова, (1974) заметил:
- Из всех секундантов у Вас самая тяжелая доля: Вы всегда должны быть душевной проституткой.
Это был мой стартовый матч в шахматах, и, помню, я отверг тогда его точку зрения. Но со временем не раз вспоминал те слова, а сегодня, после своей работы в 15 шахматных матчах на первенство мира, склонен с этим определением согласиться
. По своей сути дело именно так и обстоит: все 24 часа в сутки психолог приспосабливает свою личность к личности опекаемого человека, беспрерывно учитывая все нюансы его сиюминутного состояния, настроения, потребностей.
С годами, — смело утверждаю, это и советую молодым психологам отнестись к предлагаемой рекомендации максимально серьезно, — лично мне удалось выработать наиболее оптимальный вариант своего рабочего имиджа, слагаемыми которого были: готовность круглосуточно помогать спортсмену в сочетании с чувством достоинства и необходимостью обязательно с этим считаться. В результате во всех 15 шахматных матчах, как и за все 30 лет работы, мне ни разу не приходилось в чем-либо упрекать своих подопечных. Возможно, имело некоторое значение и то, что я был мастером спорта по боксу ("в каждой шутке...").
Отмечу также, что «деятельное сопереживание», под которым я понимаю сочетание сопереживания с волей психолога (с его волевым, уверенным поведением) и абсолютной уверенностью в своем спортсмене, как и в исходе предстоящего боя, показало себя незаменимым практическим средством оптимизации предстартового состояния спортсмена. Не случайно спортсмены всегда просили психолога быть рядом в последние, всегда мучительные минуты перед выходом на ринг, борцовский ковер, шахматную сцену. При чем, — и это важно знать молодым психологам, — спортсмен в эти минуты не нуждается в каких-либо словесных воздействиях, это может больше даже помешать, чем помочь ему. Поэтому не суетитесь, спортсмену нужно иное — видеть в лицах и поведении своих помощников то, что может только усилить его — ваше уверенное спокойствие и то самое искреннее сопереживание моменту.
Каждый психолог должен и, более того, обязан выработать подобный предстартовый «образ», как и различные другие, адекватные всем возможным значимым ситуациям (например, после соревновательным), чтобы и в них правильным образом воздействовать на опекаемого спортсмена (например, в ситуации после победы, если завтра следующий старт, — не радоваться вместе со всеми, а своевременно гасить эту радость, регулируя, таким образом, его психическое состояние, сохраняя эмоции на следующий бой; чаще всего эту роль не по силам играть никому, кроме психолога).
К великому сожалению, пережитые сопереживания (и об этом автор тоже считает своим долгом предупредить своих учеников и последователей) имеют свойство суммироваться и оказывать прямое воздействие на личность психолога. И сегодня я не скрываю накопившейся психологической усталости от сопереживаний, что выражается, в частности, в том, что в обычной жизни в целях самосохранения стараюсь избегать предложений и просьб о психологической помощи всем желающим. И следствием такой установки (будьте готовы и к этому) будет выработанный непроизвольно Ваш личностный «недоступный образ», в чем все чаще автора упрекают сегодня коллеги и даже друзья.


Поражения

Имеются в виду неудачи опекаемого психологом человека как в его основной деятельности (спортивные поражения — в спорте), так и в его жизни вне спорта, например, в личной жизни.
Спорт — жестокий вид деятельности, насыщенный риском поражений, тех же побед, далеко не всегда приносящих удовлетворение победителю, травм, зачастую тяжелейших, потери не только здоровья, но и жизни (альпинизм, бокс, автоспорт и мотоспорт и ряд других видов).
Потому мы и относим поражения к проклятьям профессии психолога, что это всегда и его поражение, даже если он сделал все от него зависящее, чтобы этого не случилось. Ведь психолога для того и приглашают, чтобы поражения не было; его приглашают для побед (!).
Но специфической особенностью работы практического психолога является то, что если он завоевал человеческое доверие спортсмена, то спортсмен идет к нему за помощью не только после спортивного поражения, но и в случае любых других неудач иди потому, что тяжело переживает и другие жизненные ситуации. Или просто — пообщаться, посоветоваться. И в процессе, порой, круглосуточного общения (а таким оно зачастую и бывает вдали от родного дома) нередко психолог переживает как свое поражение ("профессиональное поражение психолога"), если он оказался не на высоте в беседе со спортсменом один на один, не успокоил его перед сном, не поднял его самооценку, выдал тренеру лишнюю информацию о нем и так далее. При чем, такого поражения чаще всего, никто, кроме психолога, не замечает.
Постоянное неудовлетворение и недовольство собой — одно из самых типичных проклятий профессии психолога. И помочь психологу в таком случае может только он сам, потому что...


Психолог - человек без психологической поддержки

Автору приходилось многократно убеждаться, что к психологу у людей очень высокие требования. Само слово «психолог» рассматривается многими как некая претензия на исключительность носителя этого звания.
На мой взгляд, это правомерно. Человек, претендующий на то, чтобы помогать другим в трудную для них минуту, обязан соответствовать повышенным требованиям к его личности и не только быть абсолютно профессиональным в своей деятельности, но и в жизни служить личным примером — и в своем имидже (опрятность, аккуратность, отсутствие плохих привычек и т.п.), и в поведении, и в общении как с пациентами, так и со всеми окружающими.
Может быть, в связи с таким отношением к психологу и возникла своего рода психологическая установка, свойственная практически всем людям: психолог для того и существует, чтобы помогать другим, а сам в психологической помощи и поддержке не нуждается.
Вероятно, психологам придется согласиться с данной установкой. Поиск психологом психологической поддержки на глазах у тех, с кем он работает, — бесспорно, слабость и ошибка, которая обязательно нанесет ущерб его авторитету в той же спортивной команде. А реальную поддержку в свою трудную минуту психолог обязан искать в себе, в своей личности, в своем победном опыте, в благодарном взгляде любимого спортсмена. И на популярный вопрос: «Нужен ли психологу психолог?», я обычно отвечаю так: «Нет! Настоящий психолог решает свои психологические проблемы сам».
Наберусь смелости утверждать, что психолог в коллективе обречен на профессиональное и жизненное одиночество. Профессионально он одинок в связи с тем, что должен и обязан закрывать от других информацию: как получаемую о ком-либо, так и о тех методах, которые он использует в своей работе, а также ни в коем случае не обсуждать результаты своих исследований ни с кем, кроме тренера (но и ему передается выборочная информация). Психолог одинок и «жизненно», поскольку не имеет морального права оказывать кому бы то ни было в этом коллективе предпочтения в дружбе, в личных симпатиях. В интересах дела необходимо всегда держать своего рода дистанцию между собой и даже самым любимым пациентом.
По этой причине психолог должен накануне своего очередного испытания позаботиться и о своем предстартовом состоянии, составляющими которого (как и у чемпиона!) являются; воля и мужество, терпение и выносливость, запас положительных эмоций и оптимизма, вера в опекаемого человека, в его команду и тренера, — все то, что обеспечит оптимальные условия для преодоления переживаний одиночества, которое обязательно ждет его в условиях длительного сражения.
Конфликтность деятельности практического психолога
Многолетний опыт практической работы убедил автора в том, что психолог должен раз и навсегда занять несгибаемую принципиальную позицию в своей работе, суть которой в следующем:
- психолог служит Делу, а не, допустим, тренеру, который его пригласил, не отдельному, пусть даже великому спортсмену, не президенту клуба, который заинтересован, например, в том, чтобы получить от психолога закрытую для него информацию об отношениях тренера с отдельными спортсменами или о «пятой колонне» в коллективе.
Только такая твердая и честная по отношению к Делу позиция поможет психологу в завоевании авторитетной позиции в коллективе и, более того, защитит его в случае различных форс-мажорных ситуаций (крупное поражение, противостояние спортсменов тренерской группе и т. п.)
Именно такая позиция психолога и лежит в основе возникающих конфликтов, но если они своевременны и конструктивно разрешаются, то это всегда в интересах Дела.
За 30 лег работы во многих коллективах такая позиция, выбранная автором раз и навсегда, обеспечила ему неприкосновенность (ни разу автору не приходилось уходить из какой-либо команды) и дает моральное право отстаивать свою точку зрения в данном вопросе.
Под конфликтностью профессии практического психолога мы понимаем следующее. Первое — опять же в интересах Дела психолог, начиная свою работу с человеком, диагностирует его личность с целью выяснения как слабых ее мест, так и резервов, чтобы, исправив первые и раскрыв вторые, обеспечить прогресс в деятельности и в жизни вне ее. Второе — важнейшей задачей деятельности .-психолога является выяснение всех других резервов, а также слабых мест в окружении опекаемого человека, среди его профессиональных помощников (в спорте — тренеров, врачей, массажистов, менеджеров), и в его личной группе психологической поддержки (семья, друзья и др.)
В первом случае элемент конфликтности состоит в том, что психолог, призывая спортсмена совершенствовать свою личность, фактически призывает эту личность к конфликту с самой собой, со своими слабостями, и в итоге порой пусть на время, но усложняет жизнь этого человека.
Во втором случае, только в интересах Дела, психолог (и это его долг!) противостоит всем тем, кто приносит опекаемому человеку больше вреда, чем пользы, и часто в числе этих «слепых поводырей» оказываются самые близкие ему люди — жена, мать, а порой — личный тренер.
Иногда, если позволяет время, психолог может эффективно помочь спортсмену, умело и тактично корректируя действия его помощников, направляя их деятельность и даже перевоспитывая отдельных людей. В этом исключительно помогает авторитет (имя) психолога, его профессиональное мастерство общения с людьми, личный пример в поведении.
Но в отдельных случаях, когда на карту поставлено, допустим, звание чемпиона мира, а времени на корректность и неспешные решения нет, психолог обязан проявить свои лучшие личностные качества, и в боевых условиях, например, в ходе проигрываемого матча, взять права лидера в свои руки и принимать решения, способные в корне изменить психологическую атмосферу группы и в итоге решающим образом повлиять на конечный результат соревнования.
Такой «конфликтности» психолог не должен опасаться и избегать ее, так как не может обойтись без нее борьба за человека, борьба с самим собой (а многие на такую борьбу не способны), а также с теми, кто человеку мешает (и на эту борьбу одному человеку решиться не просто).
Повторяем, помочь человеку, несмотря ни на что и в любых условиях, — долг психолога!



Специфика менталитета объекта психологической помощи
(диагноз психолога)

Все чаще в спорте, при оценке той или иной ситуации, перешедшей в кризис, следует ссылка на менталитет отдельного человека, а то и команды в целом.
-Я не смог преодолеть испанский менталитет, — так объяснил причину своего ухода из "Барселоны" голландский тренер Валь Галль.
- Я не всегда учитывал менталитет наших людей, — так оценил некоторые свои недоработки в работе с футболистами петербургского «Зенита» его тренер Юрий Морозов.
Психология пока не спешит отнести новый, но уже популярный термин к сфере духовного или характерологического в человеке-
Но я, как практический психолог, все чаще в последнее время сталкивающийся с той или иной спецификой менталитета своих подопечных, не считаю возможным терять время и готов открыто говорить о некоторых чрезвычайно значимых закономерностях менталитета уже сегодня.
Менталитет — это и есть то в личности, с чем сталкивается психолог каждодневно в процессе своей работы с реальным человеком, то, что лежит в основе понятия «качество нации». В отличие от людей с «западным» менталитетом, которые охотно и сразу рассказывают психологу обо всех своих проблемах, "наш" человек или полностью «закрыт», или полностью «замаскирован», то есть выдает информацию о себе в виде версии, выступая не только в качестве собеседника, но и адвоката. Для того, чтобы установить истинную психологическую картину жизни «нашего» человека, психологу порой приходится приложить все свое профессиональное мастерство. А для решения следующей задачи, когда пациента необходимо убедить в нужной (для него самого) точке зрения или переубедить в той или иной позиции, психологу приходится преодолевать такие психологические барьеры его внутреннего мира, как недоверие, мнительность, подозрительность, цинизм, негативизм.
Но самое «проблемное», то есть создающее проблемы и ему самому, и другим людям, в менталитете «нашего» человека — это патологическая склонность к неискренности, боязнь сказать правду. Ложь на каждом шагу, жизнь в ауре легенды о своем прошлом, всегда своя точка зрения (версия) на настоящее и туман будущего — вот психологическая сущность нашего соотечественника на финише ХХ-го столетия.
В своих лекциях я, обращаясь к студентам, так и говорю:
- Вы будете психологически поддерживать и лечить целое поколение людей, которые на протяжении своей сознательной жизни думали одно, говорили другое, а делали третье. И в итоге получилось то, что определяется медициной как «расчлененное сознание». И именно на психолога, оружием которого является слово, возложена важнейшая для жизни государства миссия - в кратчайшее время навести возможный порядок в духовном хаосе каждого отдельного человека, в хаосе его внутреннего мира.


Комментарий к данному разделу

Автор считает своим долгом дополнить предлагаемый материал следующим примечанием. Его пациенты (не только спортсмены) становились источниками правдивой и полной информации о себе, своих близких, товарищах по команде, психологической атмосфере в коллективе и другом лишь тогда, когда психолог завоевывал их полное доверие. В этом случае имела место качественная трансформация их речи: они переходили на «нормальный» русский язык, словно покидая свой привычный лживый образ. Ранее же шла демонстрация настоящего искусства недоговаривания, скрытия истинных мыслей, отшучивания и прямой лжи — проявлялось все то "болезненное", что философ Мераб Мамардашвили, определял оруэлловским понятием "newspeak" — "новояз". Составляющими новояза, по моим наблюдениям, выступают отрывочные, не соединяемые в целое, фразы; прогрессирующе высокий процент хамских (в том числе матерных) выражений; вопиющая и бесстыдная безграмотность (даже у отдельных телеведущих несложно обнаружить проблемы со склонениями и подбором предлогов).
А может быть, — и об этом пора говорить не только на спецсеминарах, — свое «вспомогательное» в данном случае значение играет наш богатейший, но способный трансформироваться русский язык, на котором, в отличие от любого другого из европейских языков, одну и ту же мысль можно выразить совершенно разными словами. Кстати (и психологи должны учитывать это в своей работе), по мнению ряда ученых, изучающих проблему взаимовлияния речи и психики, изобилие сложносочиненных и особенно сложноподчиненных предложений в русском языке способствует хаосу в мыслительной сфере человека и даже патологическим изменениям в его психике.
И этот новояз (заметить это не представляет какой-либо сложности — только прислушайтесь к произносимому вокруг!) вполне достойные люди используют в общении с коллегами, друзьями и даже в собственной семье — ежедневно.
Автор убежден, что болезнь с диагнозом «прогрессирующее бескультурье» запущена, она пострашнее СПИДа. И спасти нацию можно только в том случае, если будет практически осуществлен государственный подход, и начиная с детского сада и до приюта для престарелых — везде — будет призван на государственную службу профессионально подготовленный психолог, не только владеющий необходимыми практическими приемами терапевтического
воздействия на духовное здоровье человека, но, прежде всего, способный быть личным примером свободного от лжи человека.
Если, конечно, не поздно...


Разочарование в людях

По мнению большинства специально опрошенных представителей разных профессий, осуществляющих деятельность в системе «человек — человек», (учителя, врачи, тренеры и, разумеется, психологи), данное «проклятье профессии» является неизбежным, и происходит это со временем в силу накопления негативного опыта общения с учениками и пациентами, а также по причине профессиональных неудач, виноваты в которых сами ученики и пациенты (по мнению, конечно, учителей и др.).
Автор, основываясь на собственном опыте, готов согласиться с тем, что поводов для разочарования в человеке бывает немало. Способствуют этому следующие моменты:
-само пристальное изучение человека («психологическое анатомирование») неизбежно вскрывает негативное в нем, будь то заложенное генетически или приобретенное в процессе биографического опыта;
- опекаемый человек не всегда оказывается на высоте, порой не держит слова, данного психологу, не идет за ним к лучшей для себя жизни, не готов к борьбе за нее как личность. В этом случае психологу бывает очень обидно за свои бесплодные усилия, за потраченное время, за факт профессионального поражения, в котором нет его вины.
Совет молодым психологам может быть один: психолог всегда должен быть готов стоически и достойно встретить любой результат своей деятельности. Быть готовым означает следующее: необходимо сформировать (воспитать) в своей личности прочную (в идеале пожизненную) психологическую установку, основой которой является всепрощающая любовь к человеку. Только это поможет психологу выстоять, сохранить как потребность не уменьшающееся с годами желание бескорыстно помогать людям.
Сравнительный опыт работы автора — как в спортивной среде, так и с другими категориями людей — позволяет утверждать, что в профессиональном спорте количество здоровых духовно и, более того, уникальных и красивых людей явно преобладает. Вероятно, по этой причине наше разочарование в людях не достигло критической степени.


Неблагодарность

И к этому «проклятью профессии» практический психолог должен быть готов. И здесь немалое значение имеет менталитет наших людей, которым необходимо проявить волевое усилие, чтобы обратиться к психологу за помощью. Сам факт обращения к психологу рассматривается большинством людей как признание в своей слабости, неполноценности, ущербности. Конечно, сегодня на такую ситуацию влияет уже упомянутый фактор скомпроментированности самой профессии психолога.
Автору на протяжении 30 лет приходилось периодически сталкиваться с проявлениями неблагодарности, в меньшей степени со стороны своих пациентов, в большей — со стороны тех, кто окружает спортсмена в его деятельности. и жизни (родные, друзья, представители спортивного руководства, пресса). Единственная категория людей, к кому автор не имел претензий, — это тренеры. Они никогда не забывали быть благодарными, может быть потому, что психолог выполнял свою работу чаще всего на их глазах (в спортивных раздевалках и в тренировочных залах), и они лучше других знали цену его вклада в победу.
Ощущение неблагодарности было более острым, когда приходилось доказывать свое право на сопровождение опекаемого спортсмена на самые ответственные соревнования, куда почему-то попадали совершенно не обязательные и даже посторонние люди, а места для психолога не находилось. И было обидно, что спортсмен и его тренер не бились до конца за своего психолога. Но сегодня автор готов оправдать их: тот же менталитет не позволял известному тренеру Станиславу Жуку настаивать перед руководством Спорткомитета СССР на обязательном включении психолога в делегацию на чемпионат мира (хотя я убежден, что Елена Водорезова в этом случае выступила бы еще более успешно). К фигуре психолога в высших инстанциях никогда не относились серьезно. Чего стоит лишь одно высказывание очень популярного в 70-е годы тренера сборной СССР по плаванию Сергея Вайцеховского:
- Если спортсмену нужен психолог, в нашей команде ему нет места.
Автор должен признаться, что неблагодарное отношение к своей профессии он ощущал (и переживал это сверхболезненно) на протяжении почти всей своей жизни в спорте. Усиливало такую реакцию непонимание людьми — даже тренерами и руководителями, в прошлом бывшими незаурядными спортсменами, — того, что сама работа психолога (доверительные беседы со спортсменом, его настрой и многое другое) почти всегда /закрыта от чужих глаз; от психолога же она порой требует сверхотдачи.
Признаюсь еще в одном: сейчас, когда проблема «благодарности—неблагодарности» меня уже не волнует, пришло понимание того, что спортсмен всегда старался работу своего психолога не афишировать не только потому, что боялся выглядеть ущербным и слабым, а в связи с ее характером: ведь эта работа касалась его души, практически всегда закрытой для всех других, кроме психолога. Один на один, — об этом автор не имеет права умолчать, — спортсмен всегда был благодарен своему психологу, в его глазах всегда можно было найти значительно больше, чем могли сказать слова.
Подтверждением данного вывода, чрезвычайно важного для мировоззрения психолога, служит то, что не менее болезненно, чем неблагодарность, пережил автор реакцию героев тех своих книг, в которых он не заменил подлинных имен псевдонимами. Все они не простили психологу раскрытия их общей тайны, которая, вероятно, всегда и навсегда скрепляет профессиональную и человеческую дружбу психолога и его пациента.
Сейчас, когда я мысленно возвращаюсь в прошлое, к своим навсегда любимым людям, украсившим мою жизнь, очень и очень сожалею, что беспокоился когда-то о непризнании и славе, обходящей психолога стороной. Я желаю молодым психологам как можно раньше понять все это, поверить мне сегодня. Аплодисменты достанутся другим.



Работа на уровне самопожертвования

Каким же должен быть практический психолог, чтобы заслужить не имеющую цепы любовь опекаемого им человека, чтобы все усложняющие его жизнь «проклятья профессии» не затенили все то хорошее, и даже — великое, что есть в этом труднейшем ремесле?
Ответ может быть очень коротким: «Психолог должен уметь все!» Все, что потребует ситуация, например, в ходе трехмесячного, жестокого по напряжению, матча на первенство мира по шахматам, все, что будет нужным его подопечному, его другу, как сыну. Фактически все проблемы, помимо шахматных, ложатся на плечи психолога (у шахматных тренеров своих проблем хватает). Это и круглосуточный (режим в шахматном матче понятие условное) контроль за психофизиологическим состоянием шахматиста, за его динамичными характеристиками — настроением, уверенностью, самооценкой, помехоустойчивостью, отношением к тренерам и их работе. Результаты этих наблюдений всегда необходимо срочно анализировать, принимать самые оптимальные и своевременные решения и практически осуществлять эффективную коррекцию состояния в целом или отдельных его характеристик.
Кроме того, с первого и до последнего дня матча психолог должен быть человеком, олицетворяющим все то, что обеспечит победу, служить личным примером нужного боевого настроя, стойкости, несогласия с неудачей.
Таким образом, профессиональный спорт как значимая и сверхответственная деятельность предъявляет к практическому психологу самые разнообразные и жесточайшие требования, несоответствие которым не позволит
ему занять место рядом с человеком, которого ждет такое испытание, как чемпионат мира. Психолог, не соответствующий данным требованиям, никогда не будет востребован в условиях борьбы на этом уровне, или будет быстро забракован и покинет команду. Есть и третий путь — за счет сверхусилий психолог может продержаться до конца матча, но заплатит за этот подвиг своим здоровьем, как это произошло с профессором В.П.Зухарем после матча Карпов—Корчной в Багио (июль— октябрь 1978 г.).
Проблема специальной подготовки психолога к испытаниям такого уровня, бесспорно, предмет отдельного исследования. Здесь же мне кажется важным определить те составляющие профессионального мастерства практического психолога, без которых успех в работе невозможен.
В первую очередь, постоянная включенность в задачу, то есть ежесекундная готовность психолога включиться в любую проблему опекаемого им человека. Вот почему психолог всегда должен быть в рабочем, боевом состоянии, в своем лучшем "имидже", даже если посреди ночи его разбудили в связи с болезнью спортсмена.
Далее, универсализм в работе, умение в зависимости от ситуации и потребности опекаемого человека работать и как "психолог-священник" (успокоить, принять исповедь, обеспечить катарсис), и как "психолог-лидер" (помочь настроиться на очередной бой, возбудить мотивацию, подавать пример, не смиряясь с поражением и т.п.), и даже как "психолог-диктатор" (в исключительных ситуациях психолог вынужден, и в интересах дела даже обязан, диктовать свою волю спортсмену). Последнее возможно при одном обязательном условии — абсолютном авторитете психолога и полном доверии к нему.
Мне не раз приходилось сталкиваться в аудитории психологов с неприятием диктаторской функции практического психолога. В ответ берусь без колебаний утверждать: в условиях жесткой конкуренции, что характерно не только для спорта, человек очень часто оказывается ослабленным и даже сломленным, прежде всего в волевом плане, и без деятельной психологической поддержки извне не способен вновь, через какое-то время (например, после перерыв» длиной в сутки между шахматными партиями) вернуться в свой сильнейший «образ». В этом случае психолог обязан применить любые практические средства, в том числе императивные, для решения стоящей перед ним и его спортсменом задачи.
Необходимо быть профессионально и личностно готовым работать на этом уровне, что возможно только в условиях постоянного самосовершенствования с целью воспитания следующих качеств:
- воля, на которую будет опираться воля опекаемого человека, без чего невозможно работать на уровне "психолога-лидера" и тем более —"психолога-диктатора";
- интеллект, без развития которого на должном уровне невозможно находиться на одном духовном уровне со спортсменом высокого класса (и практически всегда высокого интеллекта), общаться — и общаться продуктивно — на протяжении не только месяцев шахматного матча, но и ряда лет совместной работы;
- психологическая выносливость, без наличия которой невозможно выдержать напряжения боев опекаемого человека, сопереживания с ним, своих собственных переживаний;
- любовь к профессии: под ее магию обязательно попадает опекаемый человек, собственная вера которого в психологию в этом случае резко возрастает;
- любовь к исследованию собственного (и чужого) опыта практической работы, которая выражается в фиксировании всех встречающихся в практике нюансов, во вскрытии различных закономерностей, в формулировании собственных законов, что позволяет психологу успешно миновать первоначальные ступени мастерства (ступени «новичка», «шарлатана», «любителя») и уверенно расположиться со временем на высших ступенях этой «лестницы» — «профессионала», «мастера», «духовного наставника»;
- «профессионализм» в жизни (что для опекаемого психологом человека имеет важнейшее значение), то есть насколько психолог в жизни вне своей деятельности нравственен, принципиален, духовно богат, верен семье, детям, друзьям, а также успешен в своей профессиональной карьере;
- предельное чувство ответственности за судьбу человека, который поверил в психолога и готов идти за ним и многим жертвовать ради победы (которой может и не быть!), А если победа придет, то психолог обязан знать ее цену, поскольку жизнь продолжается, и не дай Бог, если в азарте погони за эту победу уплачена слишком большая цена (потеря здоровья, семьи, одиночество, разочарование в спорте);
- способность быть личным примером, олицетворять собой все то, к чему психолог призывает спортсмена: терпение, волю, веру в себя и в будущую большую победу, любовь к людям и к жизни, оптимизм;
- готовность не ждать благодарности от других, уметь быть внутренне благодарным: себе — за высококачественную работу, судьбе — за то, что подарила возможность заниматься любимым делом — и продолжать самосовершенствование своей личности. Иначе переживаемая неблагодарность сделает невозможным продолжение работы на уровне полной отдачи, самопожертвования.



Комментарий к сказанному

Многолетние раздумья о своей профессии дают основания считать ее не только труднейшей (по технологиям, вкладываемым усилиям и другим составляющим), но и жестокой, безжалостно отсеивающей психологов, не справляющихся с теми задачами, за решение которых волею судьбы им пришлось браться, не соответствующих им.
Быть «соответствующим? задачам практической психологии означает обязательное наличие способностей к этой профессии, даже таланта, но это не дает никаких гарантий будущего профессионального успеха. Есть еще такой мощнейший «человеческий фактор», который в системе «человек—человек» определяет все — и качество работы, и ее конечный результат. Поэтому в дополнение к таланту необходимо наличие всех качеств, перечисленных выше, в том числе готовности к самопожертвованию, без чего успех в нашей работе нереален.
Психолог не может работать вполсилы, средне. Промежуточных категорий в классификации психологов не существует. Их только две: хорошие психологи и безработные. Неуспешный психолог, как показывает жизнь, не нужен.
Вот это специфическое отличие профессии практического психолога от многих других и позволяет считать правомерным применение понятия «проклятье профессии».
Заключение Практическому психологу самой его профессией предоставлен редкий шанс, своего рода привилегия — видеть человека, его личность, душу, чувства вблизи. Причем, в совершенно разных ситуациях и проявлениях — как в лучших, героических, победных, так и не в «его» день, в день поражения, когда он страдает, разочарован, теряет веру в себя, подчас убит морально.
Но главное, что преподносится судьбой психологу, исключительно ускоряя его становление в профессии и как ничто другое способствуя созреванию его души и личности, — то, что психолог имеет возможность наблюдать буквально «в упор», как трудно человеку дается любая победа, как нелегко в обыденной жизни сохранять даже норму», не говоря уже о том, чтобы быть повседневно на высоте.
Боль за человека — вот что дано прочувствовать психологу при виде его борьбы с самим собой и со всеми обстоятельствами жизни, стоящими на его пути.
Человек один на льдине в океане общечеловеческих проблем ищет свой путь к победе. Лишь единицы правильным воспитанием в семье подготовлены к этому сложному и всегда, но безопасному пути к успеху в избранной деятельности и в жизни. А большинство людей начинают с нуля и вынуждены все природные запасы мужества и воли мужества использовать с первых шагов своей жизни – борьбы, чтобы даже не победить, а хотя бы выстоять.
Сколько в спорте тех, кто потратил все неприкосновенные запасы своей воли и других лучших качеств на преодоление первых ударов судьбы – первых поражений, одиночества, отсутствия психологической поддержки!
Психолог потому и должен идти в жизнь, в практику, чтобы видеть вблизи эту жестокую борьбу человека за лучшую жизнь и чувствовать его боль! И тогда в личности психолога обязательно и ускоренными темпами образуется фундаментальное личностное качество – гуманность. Без этого фундамента человек не может состояться как психолог, без него он не нужен в трудную минуту другому.
И именно гуманность, любовь к человеку, чувство долга перед ним поможет выстоять и самому психологу в его трудную минуту, когда он ощутит всю тяжесть груза своей профессии.



___________________________________________________



использована публикация http://www.altai.fio.ru/projects/group2/potok49/site/site1/Zagaynov2.htm

 

Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.